It’s my best friend. Always happy. No questions.

Люк Бессон (”Léon”)

 

Знакомство

            Астма притаилась внутри девочки липким осьминогом. Даже врачи удивлялись, как такое чудовище смогло поместиться в неестественно тонком, белом тельце; как оно догадалось из сотен других детей выбрать самую беззащитную, самую кудрявую и курносую. Но болезнь-осьминог всё же протиснулась где-то между рёбрами: сжимала бронхи, не давала бегать, прыгать, плавать, подниматься по крутым склонам. Она отталкивала скользкими щупальцами всех приближавшихся к девочке людей, постепенно перерастая в новую болезнь — одиночество.

Осьминогов обычно опасаются и держат в изолированных аквариумах, поэтому и у Кудрявой был свой замкнутый мирок с каменным особняком у обрыва, куда её запихивали весной и летом уставшие от вечных лекарств, больниц и осложнений родители. Здесь ненасытную болезнь стерегли с одной стороны спрятавшееся под скалами Чёрное море, с другой — Крымские горы, пропитанные сосновым воздухом. В особняке с Кудрявой жила Дзинтра-Велдра Харалдовна — пожилая экономка (она же сиделка, кухарка и воспитательница) прибалтийского происхождения, имевшая отдалённое внешнее сходство с мумиями рыб из магазина «Живое пиво». Определённого возраста у женщины не было: время навечно завялило её в промежутке между тридцатью и шестьюдесятью годами. Дзинтра существовала в «аквариуме» затем, чтобы три раза в день давать Кудрявой таблетки, выводить её на прогулку, готовить больничную еду и усердно протирать пыль. Кроме того, она считала своей обязанностью постоянно ворчать шершавым голосом: «Астма в сочетании с аллергией — вещь опасная. Вы должны соблюдать режим». От общества Харалдовны, каменных стен и выжженной южным солнцем полянки под окном на душе становилось день ото дня как-то серее, пустыннее.

Двадцать один час из двадцати четырёх девочка проводила в своей комнате наедине с компьютером и книжным шкафом, время от времени меняя Даррела на Хэрриота, Хэрриота на Бианки, Бианки на Пришвина. Остальные три часа занимала ежедневная лечебная прогулка под конвоем сиделки по одной и той же, до последнего атома земли знакомой тропинке (вдоль моря, по горным лесам и обратно). После таких походов чаще всего пропадал остаток хорошего настроения, поскольку апогей брюзжания Дзинтры приходился именно на три прогулочных часа.

Но сегодня основной удар нудных монологов пришёлся не на Кудрявую, а на какого-то несчастного рекламного агента, безрассудно позвонившего Харалдовне не вовремя. Радуясь кратковременной свободе, девочка направилась к соблазнительному пригорку, покрытому лимонными брызгами бабочек. Из-за его вершины выглядывал затейливой формы куст, который стал неудержимо притягивать девочку в запретную для прогулок зону. Когда Кудрявая добежала до вершины холма, шершавый голос спохватился: «Куда... Куда!.. Физические нагрузки губительны в таком состоянии... Сейчас же вернитесь... И медленным шагом!» Но новый вид растения уже подцепил девочку удочкой любопытства, и она торопливо скрылась за пригорком. Дзинтра металась у подножья холмика, боясь лезть выше, и в ужасе верещала что-то о зловещих, коварных жёлтых насекомых. Лимонницам довольно скоро надоели оскорбительные вопли, и стая возмущённо перепорхнула в поле.

Поднявшись в конце концов на пригорок, Дзинтра застала девочку сидящей на коленях и осторожно щупающей синеватый стебель. Сиделка сперва побледнела (она всегда бледнела, когда нервничала), а затем осыпала воспитанницу уже не шершавой, а колючей руганью: «Глупая, безответственная девочка! Как вы смеете не уважать старших... Убегать и прятаться, рискуя собственным здоровьем из-за какой-то сорной травы? Вы же знаете, что я лепидоптерофоб[1]. Нарочно убежали в это бабочковое логово, чтобы у меня случился инфаркт!» Сиделка деловито вырвала кустик и отхлестала им Кудрявую по самому обидному месту, чтобы та надолго запомнила цену непослушания. За упоминание девочкой принятого в Швейцарии в две тысячи восьмом году руководства «О защите достоинства растений» последовало лишение сладкого на три дня.

После воспитательного массажа Харалдовна объявила, что идёт на рынок за барабулькой, а беглянке велела немедленно возвращаться домой. На полпути девочка оглянулась и, убедившись, что Велдры не видно, понеслась в обратном направлении. Растение осуждающе валялось корнями вверх на вытоптанной проплешине. Кудрявая не хотела быть причиной смерти невинного существа, поэтому подняла помятый куст, синеватость которого теперь казалась ушибом, и понесла домой.

Глиняный горшок с бережно высаженной в него дзинтровской жертвой разместился на подоконнике. Девочка весь остаток дня посвятила уходу за новым соседом: вскоре в кашпо появились пластиковая подпорка-ромашка, хаотично расписанная акриловыми красками, и табличка с названием «Amicum», которое пришлось придумывать самостоятельно. Не оставаться же цветку безымянным из-за того, что в атласе-определителе не нашлось раздела «синеватые растения»?

Каждый полив сопровождался воркованием Кудрявой и ядовитыми комментариями откуда-то из-за двери. Харалдовна была убеждена: разговоры с кустом велись исключительно с целью досадить ей и доказать, что девочка ценит глупый кусок биомассы больше, чем заботливую воспитательницу. Однако Амикум со временем прижился в новом доме, став молчаливым слушателем всех тайн, которыми девочка раньше не могла поделиться ни с одним живым существом.

Клещ

Тем летом в «аквариуме» что-то произошло с настройками погоды: климат без предупреждения стал тропическим, душным, влажным. Эта перемена благотворно повлияла на осьминога-астму: он стал нахально расти и сильнее сдавливать грудную клетку Кудрявой. Она постоянно кашляла, боялась лишний раз высунуть нос на улицу, но стены не могли долго сдерживать пронырливую духоту. Однажды днём девочка почувствовала особенно сильное удушье и замерла на диване. Неожиданный спазм бронхов застал её в одиночестве: ни позвать, ни пошевельнуться, ни вздохнуть. Жизнь умеет подбрасывать очень обидные комбинации событий, всегда собирая беды в один пучок. И в этот раз, как назло, из открытой форточки заползла опасность: к оцепеневшей Кудрявой направлялся клещ. Минуты увязли в напряжении, будто тоже были обездвижены; вдохи и выдохи становились всё глуше и реже; беспомощно оголённая рука ожидала укуса. С форточки на подоконник, с подоконника на ковёр, на паркет, на ножку кресла, на подушку. Девочка успела вспомнить все известные ей летальные исходы из-за укусов заразных клещей и трижды чуть не упасть в обморок от нехватки кислорода. Но вдруг в комнату просочился странный аромат, мигом облегчивший дыхание. Клещ удивлённо остановился на ручке дивана, видимо, тоже учуяв необычное. Он вяло побродил кругами в нескольких сантиметрах от локтя Кудрявой, а потом прилёг и замер. Может быть, уловка? Насекомое уставилось брюшком в потолок, давая понять, что никого не обманывает. Через несколько минут девочка с удивлением удостоверилась, что астмовый осьминог усмирён, а клещ — убит. Но как? И что за приторный спасительный аромат? Сперва Кудрявой показалось, что запах доносился из форточки, но уличный воздух по-прежнему пах только пылью и морем. Зато горшок с Амикумом благоухал так, будто на него выпшикали баллончик экзотического освежителя воздуха. Осьминог испуганно скукожился в самой глубине грудной клетки девочки: похоже, кустик был для него страшнее любой ингаляции. «Ты спасло меня своей душистостью, удивительное существо?» — полуутвердительно поинтересовалась Кудрявая. «Ты отравило клеща? Что ты такое?»[2]

Энцефалограф

С тех пор девочка стала забывать об отсутствии людей. Одиночество незаметно отодвинулось на второй план. Да и кому нужны люди, если о тебе заботится синий цветок? У Кудрявая уже не сомневалась: Амикум к ней привязан, понимает всё происходящее. Забросив Бианки и Даррелла, она окунулась в поиски способа наладить контакт с растением. Наверное, со стороны эта задумка выглядела не более правдоподобно, чем истории Жюля Верна для его современников. Девочка и сама частенько сомневалась, пока не наткнулась на одну любопытную статью...

В четверг в каменный особняк наведался гость: для еженедельного медосмотра приехала лечащий врач (аллергологи́ня и пульмоно́логша) — молодой, но, как утверждали, перспективный специалист. Сказать по правде, смешливая девушка совсем не была похожа на доктора, и у Кудрявой не поворачивался язык звать её по имени и отчеству. Пришлось придумать что-то более подходящее: само собой сочинилось забавное прозвище Медулка (докторша постоянно улыбалась блестящими от медовой помады губами). Врач нравилась Кудрявой сразу по нескольким причинам: она, во-первых, не была Дзинтрой-Велдрой Харалдовной, во-вторых, умудрялась превращать уколы в забавную процедуру, да и вообще располагала к откровенности. В тот день Медулка застала девочку сидящей на подоконнике рядом с лохматым растением и читающей какой-то зелёный журнал.

Во время осмотра докторше стоило только заикнуться о цветке («Какое необычное создание»), как на неё тут же обрушился поток слов, которыми обычно отзываются о своих питомцах фанаты-кошатники:

            — Он мой друг, он меня спас, он... он...

— Как же растение может что-либо понимать, если у него нет мозгов? — снисходительно поинтересовалась слушавшая вполуха Медулка.

Реплика оказалась не на шутку взрывоопасной: девочка схватила зелёный журнал и стала яростно шуршать им перед ошарашенной докторшей:

— Бакстер — известный американский учёный; он подключил к растению детектор лжи и доказал... Они обладают памятью, различают людей, испытывают любовь и благодарность, даже мстят...

Лечащий врач так опешила, что случайно слизнула мёд с нижней губы. Она потянулась к журналу и быстро-быстро пробежала глазами бакстеровскую статью.

— Я тоже научусь с ним общаться, — примирительно продолжила Кудрявая. — Нужно только достать прибор, который будет фиксировать электрические явления в клетках.

После этого извержения Медулка стала отрешённой и рассеянной; потускневший без мёда рот до конца осмотра не выронил ни слова. Докторша покидала «аквариум» в глубокой задумчивости, забыв расслабить привычную улыбку. Сойдя с крыльца, она долго смотрела на Амикум, приобнявший пёстрый цветок-подпорку, в окне Кудрявой.

На следующей неделе врач появилась в каменном особняке с таинственным выражением лица и не менее таинственным ящиком, объявив, что это подарок. Внутри скомкались похожие на дождевых червей провода и датчики, насторожившие слишком хорошо знакомую с медицинской аппаратурой девочку.

— Это энцефалограф — прибор для измерения электрической активности мозга, — пояснила Медулка, явно позабавленная реакцией пациентки. — Нашла старичка в лаборатории. Он уже списан, но пока что жив, может улавливать сигналы. Попробуй подключить к цветку: должно получиться.

Кудрявая, забыв про осьминога, восторженно носилась по детской. Облепленный присосками и проводами Амикум был от бутонов до корней увлечён бакстеровским экспериментом. Когда в комнату входил «мучитель» (Дзинтра), детектор фиксировал электрический всплеск — растение словно «испуганно вскрикивало». Когда же к нему приближался «целитель» (девочка), оно успокаивалось и снижало электрическую активность: контакт был установлен[3].

Каракурт

Ко дню летнего солнцестояния Амикум окончательно оправился от харалдовской порки и облегчённо распустил бутоны. Теперь, проходя мимо горшка, Дзинтра-Велдра каждый раз бледнела: с подоконника ей безмятежно улыбались обрамлённые листьями крокодильи ротики. Цветы из двух лепестков действительно формой напоминали челюсти; даже сердцевина была красноватой, как нёбо. Забавное воздействие бутонов на экономку окончательно покорили девочку. В тот день, как всегда, Кудрявая большую часть утра провела возле подоконника. От опрыскивания кустика её отвлекла хлопнувшая входная дверь.

Харалдовна с пованивающим рыбой свёртком под мышкой вернулась с рынка. Кроме запаха она принесла леденящие кровь новости: торговку барабулькой укусил каракурт.

• Паук, говорят, напал. Ядовитый и очень опасный. Каракуртов этих теперь много у моря развелось.

Высыпав на Кудрявую все рыночные новости, Дзинтра перешла к своей любимой пластинке:

• А я вам говорю, что этот куст ненормален. Нормальные кусты ртами не цветут. Он бесполезен, а может быть и вре...

На слове «вреден» Девочка нетерпеливо прервала экономку:

• Скорее, скорее сюда, смотрите, оно шевелится!

 Один из цветочных «ртов», который последние несколько дней почему-то был закрыт, медленно разжимал свои «челюсти». Через минуту лепестки сложились в привычную полуулыбку, внутри которой застрял какой-то комочек грязи. Грязи? Харалдовна (она побледнела) пискнула и впилась глазами в паучиный панцирь. Чёрный, тонконогий и абсолютно пустой. Девочка злорадно расхохоталась:

• Это он-то бесполезный?! Подкараулил и съел... Опять меня спас![4]

Экономка вдруг притянула к себе горшок и посыпала пулемётной очередью:

• Попослушайте, в вашей комнате всего одноно окно, в моей — два. Я рискую в два раза бобобольше, оставаясь незащищённой. Следовававательно...

Дзинтра с цветком в обнимку выбежала из комнаты, будто опасаясь, что он может вырваться. Ночью Кудрявая с завистью слушала смачное посапывание за стеной: Велдра, уверенная в собственной безопасности, почивала под нависшими над изголовьем синеватыми стеблями.

Следующим утром девочку разбудило шершавое ворчание. На пороге её комнаты сидела, пригорюнившись, Харалдовна с перевязанной колготками головой. Лицо Велдры было неестественно перекошено на правую сторону и цветом походило на зрелый помидор.

— С добрым... — она задумалась, но так и не договорила, начав нести какой-то бред: — Я пожарила вам немного мыла и заварила зубной пасты, поднимайтесь скорее.

Судя по запаху, экономка говорила правду.

Объявив, что в случае непослушания она всем назло будет учить китайский, Харалдовна выползла в коридор и на четвереньках удалилась к себе. Перепуганная Кудрявая, спросонья запутавшись в простыне и собственных ногах, кинулась за ней... Все ротобутоны Амикума победоносно улыбались, открытые и пустые.

Врачи скорой помощи засвидетельствовали, что поведение сиделки — результат укуса каракурта.

Через неделю Велдра пошла на поправку и обрушила всю мощь своего гнева на «горшечную тварь». Кудрявая то справа, то слева отбивала харалдовские хуки:

— Вы до сих пор считаете, что растения не способны думать? Ещё Дарвин обнаружил, что кончик корня действует совсем как мозг низших животных, а израильский ботаник  Касельник доказал: у растений есть память и во многих случаях они ведут себя почти как мы. Там, на

поляне, вы его чуть не убили! Амикум мстит, он помнит жестокость[5].

Последняя капля

Лечебная прогулка отменилась: с самого утра на крыше танцевал чечётку дождь. Внезапно опустевшие три часа было абсолютно некуда деть. Кудрявая с горя включила телевизор: «Сразу после рекламы — сенсационные эксперименты научной группы профессора Хадани из Тель-Авивского университета. Биологи обнаружили у ослинника слух. Оставайтесь с нами!» Девочка подчинилась и превратилась в кудрявый сгусток внимания. «Ослинник Драммонда, — меланхолично вещал бесплотный голос, — реагировал на запись жужжания пчёл повышением концентрации сахара в нектаре на двадцать процентов. Нектар становился слаще только в ответ на пчелиный жужж или схожие низкочастотные искусственные звуки. А экологи Аппель и Кокрофт из Университета Толедо экспериментально доказали, что записи звуков жевания, производимых гусеницами, приводили к тому, что растения Резуховидки наводняли свои листья химической «защитой» для отваживания нападающих»[6].

А что, если слышать могут не только ослинник или какая-то там резуховидка, но и Амикум? Оставшиеся часы наполнились сами собой: Кудрявая металась белым торнадо по дому в поисках подручных материалов для эксперимента. В подсобке при кухне нашлись две почти пустые банки с надписями «Лавровый лист» и «Сахарная пудра “Приправыч”» — для пчёл и гусениц.

Уже через неделю «Лавровый лист» гудел шестью пчёлами и, на всякий случай, шмелём. А в пузе «Приправыча» копошились гусеницы, которые, как надеялась девочка, умели громко жевать. Добычу Кудрявая на время отнесла в подсобку, надеясь за неделю обсудить с Медулкой организацию опыта.

Тем временем Дзинтра-Велдра безмятежно готовила на кухне борщ. Закончив священнодействовать над луком и томатной пастой, она открыла банку с лавровым листом... Всем живым существам в радиусе двух километров были слышны харалдовсие вопли, поднимавшие дыбом шерсть на загривках животных, причёски у женщин и усы у мужчин. Шарахаясь от пчёл, экономка врезалась в кастрюлю с борщом, заодно задев стоявшие рядом тарелки, и всё это (вместе с Дзинтрой) рухнуло на пол. Шмель из чувства солидарности тоже принялся метаться по кухне и, войдя в раж, бесцеремонно ужалил Харалдовну в кончик носа.

* * *

Укушенная экономка со страдальческой миной бушевала пред зеркалом, безуспешно пытаясь подправить лицо, похожее на объёмную карту горного рельефа: «Так выглядеть — и именно перед юбилеем!» Через четверть часа она траурной походкой вышла к праздничному столу. Кудрявая и докторша ободряюще хлопали, поздравляли именинницу и хвалили изысканные блюда. Пожалуй, это было единственным источником радости и гордости Харалдовны — удивительные угощения, каждое из которых она создавала вдохновенно, мастерски. Луковый суп, венские шницели, салат «Капрезе», соленья и закуски — и это ещё что. Главное — впереди; такого шедевра кулинарного искусства не видывали стены каменного особняка. На кухне ожидал звёздного часа двухэтажный торт «Уэ де ксюэ» (что в переводе с китайского означало «Полночный снег»), рецепт которого Дзинтра-Велдра изобрела самолично. Придав лицу загадочное выражение, со стороны больше походившее на комическую гримасу, экономка отпросилась «покинуть гостей на несколько минут», то есть сходить на кухню за сюрпризом. «Уэ де ксюэ», чёрному и глянцевому от шоколада, не хватало последней детали — «снега».

Медулка и Кудрявая, успевшие обсудить все тонкости будущего эксперимента, начали волноваться за виновницу торжества. Её не было уже двадцать с лишним минут, и за всё это время из кухни не донеслось ни звука. Озадаченно заглянув в кулинарный храм, они застали Дзинтру за интересным занятием. Экономка с дёргающимся глазом открывала банку за банкой и высыпала содержимое на стол. Вокруг неё, как в фильме Уолта Диснея, кружили маленькие пёстрые бабочки. Некоторые из них уютно устроились в праздничной причёске.

— Кыш... кыш, проклятые, — Дзинтра-Велдра дистрофическим голосом пыталась отогнать мерзких чешуекрылых, — я же лепидо... всю голову ножищами истоптали... птерофоб.

На большее у неё уже не было сил.

— Что это? — простонала девочка.

— Сахарная пудра, — обречённо сообщила именинница.

— Это... Это, кажется, мои экспериментальные гусеницы вылупились. Я их несколько дней собирала....

— Для опытов с Амикумом, — пояснила Медулка.

— А где же пчёлы?

Кудрявая ринулась было к подсобке, но её догнал змеиный шёпот: «Там же». Это была последняя капля, переполнившая чашу харалдовского терпения.

Шестое чувство

Летние дни текли медленно, как засахарившийся мёд. Укушенная Харалдовна успела выучить наизусть половину самоучителя по китайскому, а девочка — исписать тетрадь показаниями энцефалографа от корки до корки.  Несмотря на то что электрические всплески совершенно стабилизировались (видимо, Амикум в конце концов смог привыкнуть к зловеще снующей мимо подоконника Дзинтре), Кудрявая не теряла надежды проверить самое главное открытие Бакстера. Он писал, что растения способны улавливать не только электромагнитные колебания, но и мысли. Если про себя чётко решить: «Я подожгу листья цветка», — растение даст очень высокий скачок самописца. Девочка много раз повторяла эти угрозы: и беззвучно, и шёпотом, и устрашающе (как она думала) выпучивая глаза, и со спичками в руках... Но Амикум не откликался, его не перехитришь. Повторять-то она повторяла, но делать ничего подобного не собиралась.

Кудрявая раздражённо захлопнула тетрадь. Она может свихнуться, если сейчас же не оставит обделённое шестым чувством растение в покое. Компьютер приветливо зевнул, радуясь, что на него наконец-то обратили внимание. «Назад в будущее», «Ночь в музее», «Один дома»... Ага, «Один дома» она ещё не видела. Надев наушники, девочка с удовольствием предалась ничегонеделанью.

«Пииип-пиииип». К концу первой серии энцефалограф подал голос: ему, видимо, надоело спокойно смотреть на купающийся в лучах славы компьютер. «Пиииииииип!» График прыгал испуганной кардиограммой. Кудрявая подскочила не хуже кривой на датчике и кинулась к цветку. Скачки — значит опасность. В дверном проёме на секунду мелькнула скелетоподобная фигура в фартуке. Дзинтра. Кто же ещё? Только от неё в этом доме может исходить графикоподнимательная угроза. Девочка мысленно шепнула цветку что-то успокоительное и глубоко задумалась.

Харалдовна свирепствовала. Непослушание, издевательские разговоры, каракурт, пчёлы и эти отвратительные бабочки. Или горшечная тварь, или она. Несмотря на все свои попытки пропускать мимо ушей восторженные разговоры Кудрявой и докторши о разуме растения, экономка и сама начала думать о нём как о чём-то, способном мыслить (в основном, естественно, строить козни и придумывать всяческие подлости). Избавляться нужно незаметно, не вызывая подозрений. Ничего проще: ненадолго отлучиться во время прогулки, распахнуть окно, столкнуть горшок, хорошенько расплющить Амикум и свалить всё на ветер. Харалдовна целую неделю продумывала детали плана (не потому, что он был таким уж сложным, а из-за последствий укуса каракурта, на некоторое время сгустившего мысли до консистенции клейстера), а сегодня — решилась окончательно.

Во время прогулки харалдовский живот «неожиданно» скрутило, и несчастной срочно понадобилось сбегать домой за таблеткой. Девочка тихонько прокралась в особняк вслед за отбрасывающей паукоподобные тени фигурой. Что-то ей подсказывало, что нужное экономке лекарство находилась в детской на подоконнике. Дзинтра бодрым шагом миновала аптечку и приблизилась к горшку. Когтеобразно наманикюренные пальцы потянулись к цветку, готовясь вырвать, раздавить, уничтожить.

• Только попробуй, выдра! Задушу, прорасту сквозь кости, сожру с потрохами и выплюну, как каракуртовый панцирь! — потусторонним басом предупредил Амикум и кровожадно захохотал.

Харалдовна (она побледнела) негромко икнула, затряслась всем телом и попыталась выбежать из комнаты спиной вперёд. Ударившись головой о дверной косяк, экономка мешком картошки повалилась на порог и замерла. Кудрявая прижала ладони ко рту, не надеясь на способность своего лица самостоятельно сохранить спокойствие. Даже самый тихий (а прятала за ладошками она отнюдь не тихий) смех мог испортить всю операцию. Согнувшись пополам от колющихся изнутри смешинок, девочка перешагнула через поверженную Дзинтру-Велдру, незаметно вынула из-под горшка крошечный диктофончик с изменённой записью собственного голоса и нарезанным из фильма «Фантомас разбушевался» смехом. Харалдовна сквозь обморочную пелену невнятно слышала, как где-то за домом девочка задыхалась, давилась хохотом, как ошалевшая горлица, но женщине было совсем не до этого...

Экономка пришибленной собачонкой сновала по дому, боясь даже остановиться возле подоконника. С того дня Амикум успокоился, графики перестали пищать и подскакивать: в доме безопасно.

13:15

Время устало дотекло до границы между летом и осенью и приостановилось, чтобы немного отдышаться. Первый сентябрьский четверг, пропитанный запахом зреющих тыкв и поздних яблок, начался для Медулки удивительно благополучно. Она бодрым маршем пересекала поле, ещё не ставшее похожим на земляной суп от ливней, и размышляла о своей пациентке. Девочка из иссиня-белой превратилась в розоватую, стала чаще улыбаться во время приёмов. Горшечный житель, похоже, пустил корни в повседневную жизнь, расцветив её новыми интересами и своеобразной дружбой. Кудрявая посвящала доктора во все тонкости цветочных экспериментов и во все приключавшиеся с кустиком истории, масштабами сравнимые с романом-эпопеей.

Ровно в тринадцать часов врач уже стояла на оплетённом рыжим плющом парадном крыльце. Обычно как раз в это время Кудрявая с Дзинтрой возвращались в особняк с прогулки. Докторша вежливо постучала и, не получив ответа, решила подождать задержавшихся хозяев в детской. С подоконника приветливо улыбнулись ротобутоны, приглашая чувствовать себя как дома. Медулка стала рассеянно наблюдать за ползущей по энцефалографу синусоидой, изображавшей низкую электрическую активность. Немного потрепетав под её взглядом, график вдруг подскочил и начал вытанцовывать на датчике умопомрачительные коленца. «Время — ровно 13:15» — механически пометила Медулка в тетрадке девочки, скользнув по комнате взглядом в поисках источника опасности. Дзинтра далеко, вокруг ни души. Так в чём же проблема? Доктор сосредоточенно поджала губы и замерла, стараясь не распугать лишним движением мысли. Перед ней повисло воспоминание недельной давности: лицо девочки, потряхивая овечьими кудряшками, возбуждённо вещало об очередном опыте Бакстера: «Расстояние не влияет на связь между растением и ухаживающим за ним человеком. Если с хозяином происходят неприятности, питомец реагирует на это и при удалении на тысячи километров...» Энцефалограф пищал во все свои старческие динамики, умоляя девушку думать быстрее. Она огляделась, будто ища помощи у каменных стен, и наткнулась на забытый харалдовский телефон (после знакомства с каракуртом экономка стала слегка рассеянной). А рядом с ним — снимающий внезапные приступы удушья девочкин карманный ингалятор.

Докторский халат цеплялся за кусты, стволы, камни, нервы. Медулка в обезумевших от скорости туфельках неслась по горной тропинке между соснами, когда со всего размаху наткнулась на перепуганную, постаревшую экономку. Она, заламывая руки, кружила возле сооружённой из брёвен скамеечки. Лежавшая там Кудрявая (вернее, уже не кудрявая, а какая-то лохматая, слипшаяся от пота) по-рыбьи ловила ртом ускользавший воздух. «Начались судороги? Во сколько?» Этого и следовало ожидать. Тринадцать часов и пятнадцать минут.

Через четыре дня девочку перевели из реанимации в палату. Медулка, рассыпав тени от каштановых волос по больничной простыне, присела на краешек койки. Отозвавшийся на прикосновение голос был тонким и ломким, совсем белым:

— Как вы меня нашли?

Докторша улыбнулась золотистыми глазами, предвкушая реакцию Кудрявой:

— Амикум своими сигналами предупредил. Ещё пять минут — и тебя бы не стало.

Хамелеон

В день выписки и докторша, и Дзинтра вели себя немного странно: синхронно переглядывались, похихикивали и суетились, как неопытные заговорщики. Девочка, кутаясь от влажного осеннего воздуха в мохер, еле поспевала за ними. «Дома тебя кое-что ждёт», — не выдержала экономка, но на неё тут же укоризненно зашипели. Всю дорогу в девочкиной голове извивался нетерпеливый вопрос: «И что эти новоиспечённые шерочка с машерочкой затеяли?» Сколько Кудрявая ни округляла умоляющих глаз, сколько ни переспрашивала, врач не позволяла ни единому слову просочиться на волю. «Придёшь — увидишь».

Оглушённая любопытством, девочка не заметила ни такси, ни каменного порога, ни коридора. Из оцепенения она вынырнула, лишь увидев собственную комнату. Вернее — подоконник. На нём — глиняный горшок, табличка с названием растения и пластиковые ромашки-подпорки, хаотично расписанные акриловыми красками. Одна, другая, четвёртая, пятая... Шесть пёстрых подпорок. Абсолютно одинаковых. Девочка всего несколько месяцев назад собственноручно вымазала одну радужными кляксами. Откуда взялись пять новых? И эти штамповки воткнуты прямо в кашпо, где должен расти ненаглядный питомец. Кто? Унёс? Куст? Кудри всклокоченным коршуном подлетели к экономке.

— Думаешь, он пластмассовый? Приглядись, подойди поближе, — Харалдовна покровительственно подтолкнула Кудрявую к горшку.

Девочка осторожно потрогала бугорок на пёстром стволе, погладила выпирающие венки-прожилки. Мягкие, шершавые, как обратная сторона мать-и-мачехи, они были абсолютно живыми. И на этом цветке тоже, и на этом — везде настоящие листья, почки, бутоны, соцветия неестественных оттенков и изгибов. Кустик приветливо играл на утреннем солнце новым нарядом, наверное, про себя забавляясь озадаченным видом хозяйки. Девочка отыскала среди замаскированных зарослей ромашку-оригинал и склонилась над подоконником, сопя, усиленно соображая. Ещё несколько минут назад готовая силой вытрясти из докторши с экономкой украденный Амикум Кудрявая облегчённо рассыпалась хохотом:

— Он имитирует подпорку?! Я и не знала, что кусты бывают хамелеонами.

— И согласитесь, — профессорским тоном добавила Харалдовна, — такие способности можно объяснить только тем, что Амикум видит цвет и форму, которую ему предстоит копировать[7].

Девочка вытаращилась на Дзинтру: интерес старой брюзги к кустику ошарашил её даже больше, чем выходка горшечного жителя.

— Гляди-ка, графики снова шалят, — нарушила немую сцену Медулка. — Могу поспорить, что цветок «переоделся» в честь твоего возвращения с того света; порадовать хотел. А это значит, что бурный всплеск электрической активности — удовлетворение произведённым эффектом.

«Пиип-пиип-пииип!» — подтвердил энцефалограф, подмигнув очередным изгибом синусоиды.

Подземный интернет

Весь октябрь астмовый осьминог отчаянно боролся за жизнь, время от времени щекоча щупальцами девочкины бронхи и гортань. Но к ноябрю он с позором проиграл: о бедняге напоминали лишь редкие покашливания и пожелтевшие справки из медицинской книжки. Докторша, каждый раз дивившаяся стоявшему в детской приторному аромату, не сомневалась в целительском таланте Амикума. Скорее всего, именно его фитонциды довели несчастную болезнь до столь плачевного состояния. Дзинтра окончательно сошла с ума: она тоже признала «горшечную тварь» полезной. К увлечению китайским внезапно присоединилась страсть к ботанике.

Цокающие твёрдыми подошвами шаги приблизились к детской. Довольная Харалдовна с пухленькой книжкой остановилась возле окна, нацелила на Кудрявую пиксели зрачков и набрала в грудь побольше воздуха.

— Я изучила статью профессора экологии леса Университета Британской Колумбии Сюзанн... — она быстро подсмотрела нужное слово. Видимо, заучивала наизусть, чтобы произвести впечатление. — Сюзанн Симар! Корневыми системами все деревья в лесах соединены между собой в подземную паутину — аналог интернета. Через эту сеть они общаются и взаимодействуют друг с другом[8].

Воздух кончился, и Велдра победоносно смолкла, ожидая аплодисментов.

— Не понимаете, к чему я клоню?

Лекторша наткнулась на вопросительный взгляд Кудрявой. Девочка, сморщив лоб в помятую простыню, придала лицу выражение заинтригованности.

— Я предлагаю рассадить наше растение, — огорчилась Харалдовна непонятливости подопечной. — Прямо под этим окном, на поляне. Таким образом мы убьём сразу двух зайцев: и фитонцидов больше, и друзей. Врач одобрила. Видите ли, patrem... — и снова Дзинтра-Велдра врезалась в недоумённо поднятые брови. — Patrem по-латыни — прародитель. Так вот, он сможет по корневой сети передавать своим отпрыскам информацию. Код отношения к вам, например.

Опрофессоревшая экономка удовлетворённо выслушала девочкин хвалебный монолог и отправилась поливать Амикум, оставив восхищённую Кудрявую наедине с новой навязчивой идеей.

Работу по пересадке закончили незадолго до похолодания. Синеватые кустики, нахохлившись, приготовились ждать уехавшую на зиму в город Кудрявую.

* * *

Выстирав поле талой водой, весна развесила по веткам первую зелень листьев. Особняк линял промёрзшим мхом, готовясь прогреть на солнце радикулитно нывшие камни. Вытянувшаяся и высветленная морозным воздухом девочка вернулась в начале марта, чтобы снова усмирить разбалованную выхлопными газами и сыростью болезнь. Свалив сумки и чемодан на тропинку, она подбежала к калитке, из-за которой открылась любопытная картина. Харалдовна на низенькой скамеечке сидела перед растопырившим побеги кустиком и пыталась с ложечки накормить его бутоны мушками, комариками и паучками, бурча под нос что-то ласково-увещевательное. Экономку окружала целая стайка уже сытых молодых Амикумов. Поляна под окнами особнячка раздобрела, посинела, гордо выпятила сочный наряд, хвастаясь им перед смущённым голым полем. Кустики на её тугом животе переливались медвяной росой не хуже опалов. Заметив Кудрявую, они повернули соцветия в её сторону и приветственно склонили перед хозяйкой ротобутоны. Или ей это только показалось?..

Postscriptum

Через два года астмовый осьминог уснул мёртвым сном, навсегда выпустив из щупалец девочкины бронхи. Было ли это следствием горно-морского воздуха или фитонцидов, которыми делилось с Кудрявой растение, сказать трудно. Правда, семье девочки пришлось искать новую экономку: Дзинтра-Велдра Харалдовна опубликовала статью о пережитом в каком-то научном журнале, и её пригласили для чтения лекций и проведения биологических экспериментов в колледж для трудновоспитуемых подростков в китайский город Ухань (провинция Хубэй)...[9]