Введение

Система международных отношений (МО) и положение в области международной безопасности в последние десятилетия претерпели существенную эволюцию. Произошел переход от биполярной системы международных отношений сначала к модели однополярного доминирования, а позже к полицентричной или и вовсе бесполярной системе[1]. Не менее явные изменения затронули сферу военных конфликтов. В последнее столетие войны между государствами в основном сменились внутренними конфликтами; скоротечные кровопролитные противостояния уступили место затяжным конфликтам; жестокие диктаторские режимы в странах Африки и Азии сменились несостоявшимися и неустойчивыми государствами.

Эксперты в области международных отношений зачастую называют данные процессы эрозией Вестфальской модели МО[2] [3]: основное место на повестке дня всё чаще стали занимать не суверенные государства, а негосударственные акторы; в сфере безопасности к таким относятся, например, повстанческие организации, террористы и международные преступные группировки. Если в эпоху «холодной войны» действия данных типов акторов нередко пытались вписать в логику биполярного противостояния, то сегодня стало очевидно, что их деятельность обладает собственными независимыми характеристиками. В то же время в последние годы многие исследователи стали указывать на возвращение старых тенденций. Вновь стал употребляться термин «соперничество между великими державами», а отдельные специалисты и вовсе стали говорить о формировании новой биполярности[4].

На фоне ускорения политических изменений и увеличения количества игроков на международной арене среднесрочное и долгосрочное прогнозирование приобретает всё более сложный характер. Автор полагает, что в этих условиях повышение точности прогноза требует концентрации на конкретных аспектах рассматриваемой проблематики при опоре на надежные эмпирические закономерности. Этот подход предлагается применить к тематике международной безопасности.

Цель автора данной работы – сформулировать прогноз эволюции положения в области международной безопасности на период до 2045 г. и на его основе привести политические рекомендации. В работе автор решает следующие задачи:

• прогнозирование динамики изменения основных характеристик войн и конфликтов;
• концептуализация ключевых особенностей эволюции локальных и региональных конфликтов;
• оценка развития стратегического компонента международной безопасности;
• анализ эволюции феномена войны в контексте общественной морали;
• представление политических рекомендаций.

Научная гипотеза: Автор предполагает, что в период до 2045 г. будет происходить дальнейшая эрозия государствоцентричной модели международной безопасности, которая будет сопровождаться интенсификацией и усложнением локальных конфликтов, а также трансформацией стратегической составляющей международной безопасности.

Конфликты и нестабильность: эмпирический анализ

Ключевым индикатором состояния международной безопасности являются количество и характер вооруженных конфликтов. Центр по изучению устойчивого мира (США) на протяжении многих лет осуществляет сбор статистических данных, связанных с конфликтной активностью. Одним из показателей, в частности, является «масштаб конфликтов», который оценивается экспертами Центра на ежегодной основе по странам, на территории которых происходят военные действия.

По графику (рис. 1), демонстрирующему интенсивность войн с 1946 г. по 2019 г., видно, что в последние 75 лет одни тенденции сменяли друг друга, в то время как другие сохранялись и усиливались.

Рис. 1. Глобальные тренды в сфере вооруженных конфликтов.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Источник: Center for Systemic Peace[5].

В 2045 г., скорее всего, не будет или практически не будет межгосударственных конфликтов. Доля межгосударственных конфликтов среди актов войны устойчиво понижалась на протяжении 75 лет, в связи с чем можно с высокой степенью вероятности ожидать сохранения тренда и на последующие 25 лет. При этом не представляется возможным достоверно спрогнозировать изменение общего количества конфликтов: график показывает, что после создания ООН интенсивность военных действий в мире в отдельные периоды повышалась, а в отдельные – понижалась.

Важным показателем интенсивности конфликтов является количество беженцев и внутренне перемещенных лиц. Автор рассмотрел статистику Управления Верховного комиссара ООН по делам беженцев (УВКБ ООН) за период с 1989 г. по 2018 г. и оценил существующие долгосрочные тенденции при помощи регрессионного анализа.

Рис. 2. Количество беженцев в мире с 1989 г. по 2018 г.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Источник: Подсчеты автора на основе данных УВКБ ООН[6].

 

Рис. 3. Количество внутренне перемещенных лиц в мире с 1993 г. по 2018 г.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Источник: Подсчеты автора на основе данных УВКБ ООН[7].

Статистика демонстрирует, что количество беженцев в мире после окончания «холодной войны» менялось разнонаправленно: происходившее долгое время сокращение сменилось ростом, который продолжается по сей день. Число внутренне перемещенных лиц, в свою очередь, постоянно увеличивалось не менее 15 лет: если в 2018 г. количество внутренне перемещенных лиц в мире достигало 41,4 миллиона человек, то экстраполяция тенденций последних 25 лет показывает, что в 2045 г. их число может достичь уже 72,5 миллиона человек. Данные процессы можно объяснить не только «локализацией» конфликтов, но и размыванием границ между военной деятельностью и мирной жизнью: негосударственные акторы, являющиеся сегодня главной категорией вовлеченных в боевые действия игроков, не всегда соблюдают международное гуманитарное право и зачастую никак не заботятся об интересах некомбатантов.

Таким образом, анализ эмпирических данных, связанных с вооруженными конфликтами, позволяет предварительно сделать несколько выводов.

Во-первых, тенденция к практически полному прекращению межгосударственных конфликтов достаточно устойчива, чтобы можно было ожидать её сохранения до 2045 г. Следовательно, структурам системы ООН, региональным организациям и национальным государствам рано или поздно придется запустить процесс институциональной переориентации с разрешения противоречий между государствами на урегулирование внутренних конфликтов и борьбу с феноменом несостоявшихся и неустойчивых государств. В рамках данного процесса можно ожидать расширение представительства негосударственных акторов в международных институтах, а также дальнейшую эволюцию практик урегулирования конфликтов, содействия международному развитию (СМР) и эффективному управлению.

Во-вторых, длительные ограниченные конфликты, судя по всему, станут одной из важнейших характерных черт, как минимум, первой половины XXI века. Доминирование данного типа войн в силу их локального характера и свойственного им пренебрежения нормами международного гуманитарного права ведет к повышению количества не только международных беженцев, но и внутренне перемещенных лиц.

Характеристики локальных и региональных конфликтов

Многие конфликты конца XX века и начала XXI века стали следствием использования политическими силами важной роли религии в общественном сознании отдельных регионов – в первую очередь Ближнего и Среднего Востока, а также Северной Африки[I]. В 1970-ые годы подъем политического ислама и фундаментализма в данных регионах объяснялся несколькими основными факторами. Во-первых, в XX веке происходили зачастую насильственные попытки навязать жителям региона светскую модель организации общества. Мохаммед Реза Пехлеви в Иране и его «Белая революция», Мустафа Кемаль Ататюрк в Турции и его борьба с наследием Османской империи, попытки социалистического строительства в Египте сформировали глубокий раскол между прогрессивным городским населением и более консервативно настроенными слоями общества. Во-вторых, светские режимы региона в тот период зачастую воспринимались в качестве антинародных (или и вовсе оккупационных) – как правительство Афганистана после 1979 г. – и демонстрировали жестокое отношение к своему собственному населению – как уже упомянутый шахский режим в Иране.

У автора есть основания полагать, что до 2045 г. в регионе будут развиваться противоположные тенденции: если Ближний Восток и останется центром международной нестабильности, то конфликты в регионе более не будут приобретать религиозный характер. 40 лет назад и даже в период «Арабской весны» недовольство вызывали жестокие светские диктаторские режимы. Сейчас, после многочисленных зверств, свершенных в регионе во имя религии, неприязнь и недоверие стали вызывать наоборот попытки подчинить политическую жизнь религиозным разногласиям. Режим исламской республики в Иране сталкивается с растущей протестной активностью как на экономической, так и на политической почве[8] [9], а в Ливане[10] и Ираке[11] молодежь выходит на улицы против религиозных междоусобиц. Переломным моментом стали подъем и последовавшее падение запрещенной в России группировки «Исламское государство»: террористы ИГ столкнулись с резким осуждением со стороны населения Ближнего Востока[12]; в результате подорванным оказалось доверие религиозным политическим партиям и религиозным лидерам как таковым. По данным опросов проекта Arab Barometer, в 2018 г. исламистским партиям в странах региона в среднем доверяли не более 15% жителей, что значительно ниже, чем в годы «Арабской весны»[13]. Таким образом, в том, что касается политической культуры Ближнего Востока, эффект от событий, происходивших в регионе в последние десятилетия, может оказаться схожим с воздействием Тридцатилетней войны на дальнейшее развитие Европы.

Еще одним важным компонентом конфликтного фона в последние десятилетия были этнонациональные мотивы: в каких-то случаях они проявлялись в виде борьбы тех или иных этнических групп за независимость, в других же – в виде противостояния между различными группами за распределение власти внутри государств.

В политико-правовой сфере не имеется предпосылок для прекращения данного типа конфликтов в ближайшие 25 лет. Во-первых, сохраняется противоречие между правом наций на самоопределение и принципом территориальной целостности государств. В условиях реальной эрозии государствоцентричной модели мира и распространения феномена «несостоявшихся государств», на фоне существования в отдельных регионах множества произвольно проведенных границ, доставшихся мировому сообществу от эпохи колониализма, рассчитывать на реальный отказ от принципа самоопределения в пользу устойчивой фиксации существующих границ не приходится. Не стоит ожидать, однако, и обратного: ничем не ограниченное применение права на самоопределения вместо стабилизации действующей системы МО может лишь подорвать основы ее легитимности. Во-вторых, многие из существующих этнонациональных конфликтов сохраняются уже на протяжении десятков лет, что делает маловероятным их прекращение к 2045 г.

При этом, однако, под влиянием процессов глобализации происходит глубокая трансформация характера этнонациональных конфликтов. Международное сообщество уже сегодня сталкивается с «проблемой аттрибуции»: всё чаще неясно то, какие именно акторы несут ответственность за те или иные действия, а также, какие игроки должны выступать в качестве партнеров по переговорам в рамках усилий по дипломатическому урегулированию. Р. Робертсон, одним из первых использовавший термин «глокализация», указал, что процессы универсализации неизбежно сопровождаются партикуляризацией и локализацией[14]. О подобном феномене можно говорить и при анализе динамики внутригосударственных конфликтов: слабые государства, лишаясь внутреннего суверенитета на фоне конкуренции со стороны негосударственных акторов, в ближайшие десятилетия будут всё меньше способны оказывать реальное воздействие на течение локальных конфликтов. Распространение сетевых принципов организации повстанческих и террористических организаций[15] и негосударственных акторов как таковых[16] [17] на фоне технологического развития будет лишь усиливаться.

Таким образом, из данного раздела можно сделать следующие выводы:

Во-первых, к 2045 г. политическая роль религии, вероятнее всего, сократится. Тенденция к исламизации региональных войн и терроризма сформировалась только в 1970-ые годы, а пика своего достигла в начале XXI века; крупнейший теракт в истории США до взрывов 2001 г., был совершен отнюдь не исламскими фундаменталистами, а правыми радикалами[II]. В условиях растущего недовольства на Ближнем Востоке религиозными политическими акторами следует ожидать возрождения националистических и ресурсно-экономических мотивов и появления новых типов конфликтов.

Во-вторых, конфликты и войны на этнонациональной почве будут ещё тяжелее поддаваться урегулированию в силу увеличения количества акторов разных типов, вовлеченных в данные противостояния. Для преодоления этого вызова игрокам, включенным в процессы миростроительства (в первую очередь институтам системы ООН), придется ещё больше расширять собственные возможности на местах и всё чаще обращаться к местному экспертному потенциалу.

Стратегическая стабильность и угроза применения оружия массового уничтожения

На сегодняшний день можно утверждать, что в военно-стратегической сфере сформировались устойчивые правила взаимодействия между сильнейшими государствами планеты. Геополитические противоречия предпочитают разрешать в рамках «опосредованных войн» (proxy wars), в то время как для недопущения конфликтов используются многочисленные механизмы предотвращения инцидентов[III]. Уже в начале 2020 г. крупным державам удалось несколько раз избежать полномасштабной войны: в феврале Россия вполне могла оказаться в состоянии конфликта с Турцией, в то время как в январе США угрожали жёстко ответить на иранский ракетный обстрел военной базы США в Ираке. Вероятнее всего, тенденция к отходу от прямых столкновений к 2045 г. сохранится: вестфальские государства современного типа в большинстве случаев не заинтересованы в ведении военных действий против сильных соперников.

В условиях перехода к постиндустриальному этапу развития, который в «великих державах» происходит сейчас или уже произошел, фактор территориальности в международных отношениях неизбежно теряет значение. Судя по всему, в наиболее развитых государствах более ограниченной становится и роль этнонационального фактора: нация всё чаще понимается как преимущественно экономическая общность, а степень секьюритизации языка и аутентичных культурных характеристик в долгосрочной перспективе сокращается. Хотя и это указывает на понижение вероятности традиционных военных конфликтов в развитых регионах мира, неизбежно появляются новые типы противостояний, роль которых может оказаться не менее разрушительной.

Разработанные в XX веке типы вооружений будут продолжать терять актуальность как в военном, так и в политическом смысле. Уже давно понятно, что военная мощь ядерного оружия (ЯО) слишком велика для достижения реальных политических целей, в связи с чем ЯО десятилетиями рассматривалось в качестве политического механизма сдерживания противников и поддержания мира. Однако в ближайшие 25 лет человечеству, судя по всему, предстоит смириться с тем, что и сдерживающий эффект ЯО вместе с понятием стратегической стабильности уйдет в прошлое. В условиях развития кибервооружений и на фоне свойственного постиндустриальной эпохе сдвига от борьбы за материальные ресурсы к борьбе за ресурсы информационные, стратегический характер будут иметь в первую очередь кибервооружения, которые в XXI веке представляются более надежным средством обезоруживания и сдерживания противника, чем ЯО. Когда помимо ядерной триады в ряд стратегических вооружений окончательно ворвутся кибероружие и другие потенциальные новые виды стратегических вооружений, фиксация и поддержание стратегической стабильности станут невозможны.

Возникает вопрос о том, что будет происходить с ЯО, когда страны-лидеры перестанут воспринимать его в качестве первостепенного фактора международной политики. Даже если проблемы информационной безопасности и кибербезопасности выйдут на первый план, ядерное оружие как угроза международному миру не перестанет существовать. Во-первых, на фоне значительного дисбаланса между развитыми и развивающимися странами в сфере конвенциональных вооружений и кибервозможностей, за ЯО может окончательно закрепиться имидж «оружия слабого». Тогда постиндустриальные государства не смогут продолжить процесс реального сокращения ядерных вооружений в связи с риском подвергнуться асимметричному сдерживанию со стороны потенциальных государств-ревизионистов. Во-вторых, отказ даже от устаревших типов вооружений в рамках децентрализованной системы международных отношений всегда представляется трудной задачей.

Таким образом, при распространении стратегических угроз на информационную сферу старые типы вызовов для развитых государств только усилятся, повышая общий уровень рисков. Неизбежный на фоне трансформации стратегической сферы уход ядерного оружия на задний план международной повестки может привести не к повышению международной стабильности, а к понижению уровня ядерной безопасности и усилению угрозы случайных пусков.

Война и мораль

Формирование и развитие концепций человеческой безопасности, «ответственности по защите» и гуманитарных интервенций, более редкое использование государствами военных средств для достижения политических целей свидетельствуют о реальном росте неприятия вооруженного насилия как феномена мировой политики. Есть основания утверждать, что текущая тенденция сохранится и до 2045 г.: усиление негосударственных акторов будет делать сферу мировой политики более мирной, а толерантность к насилию в процессе политической и экономической модернизации государств будет сокращаться.

Ключевая проблема, связанная с данным трендом, заключается в том, что изменение восприятия феномена войны не обозначает повышение уровня безопасности в мире. Тенденция к гуманизации международных отношений сосуществует с повышением деструктивного потенциала вооружений. Более того, негативное отношение всё большего числа акторов к применению насилия сделает войну и угрозу войны лишь ещё более эффективным средством проведения внешней политики. В 1914 г. европейские великие державы рассматривали войну в качестве совершенно обыкновенного средства решения международных противоречий; в 1930-ые годы западные европейцы прибегли к политике умиротворения, потому что крупный международный конфликт представлялся им нежелательным. Сегодня шагнувшие в эпоху постмодерна страны Европейского союза считают военные средства решения политических проблем неприемлемыми, и даже США, насколько можно судить по их отношениям с КНДР и Ираном, стараются минимизировать обращение к военной силе в рамках своего внешнеполитического инструментария. Тем эффективнее и привлекательнее будут становиться война и военная сила для остающихся в эпохе модерна государств-ревизионистов: санкции, эмбарго и даже кибероружие противопоставить конвенциональным и ядерным силам довольно сложно; эти невоенные механизмы могут рассматриваться лишь в качестве инструментов асимметричного сдерживания.

Данный парадокс означает, что движение к отказу от войны несёт в себе не меньшую угрозу, чем война сама по себе. К 2045 г. миролюбиво настроенные «цивилизованные нации» рискуют столкнуться с неспособностью и нежеланием эффективно отвечать на вызовы «жесткой безопасности».

Решения и рекомендации

Так как реальные вооруженные конфликты происходят и в ближайшие десятилетия будут происходить чаще всего с участием негосударственных акторов, для адаптации к видоизменению феномена войны требуется не просто реагирование ad hoc, а институциональная переориентация и перестройка международных структур.

Международному сообществу рано или поздно придётся признать, что классическая модель миростроительства и урегулирования конфликтов более не применима. Проведение миротворческих операций исключительно с разрешения и по запросу национальных правительств в условиях войн между негосударственными игроками, которые в случае развивающихся стран нередко сильнее самих национальных правительств, окончательно лишится смысла. Это означает, что в условиях продолжающейся эрозии Вестфальской модели мира вмешательства с целью прекращения конфликтов будут происходить в условиях неопределенности и без поддержки на местах со стороны государственной власти.

Для преодоления данного вызова, как представляется автору, было бы оптимально комбинировать две комплементарные стратегии. Во-первых, международным организациям (в первую очередь институтам системы ООН) придётся наращивать локальный потенциал в зонах конфликтов. В условиях отсутствия на местах игроков, с которыми можно было бы наладить официальное взаимодействие (в силу слабости правительственных структур), минималистские наблюдательные или гуманитарные миссии не будут достигать поставленных целей. Таким образом, ослабление государств в развивающихся регионах мира неизбежно будет сопровождаться усилением и даже «раздуванием» наднационального компонента международной системы, что, собственно, и составляет один из парадоксов «глокализации». Оптимальным сценарием этого усиления стало бы формирование сил быстрого реагирования ООН, которые бы обладали значительными собственными ресурсами и применение которых не зависело бы от политической конъюнктуры в отдельных государствах. Страх перед передачей силовых функций негосударственным игрокам не должен тормозить этот процесс: монополия государства на насилие и без этого размывается не первое десятилетие. В ином случае функции быстрого реагирования, вероятно, будут окончательно «перехвачены» эксклюзивными многосторонними организациями вроде НАТО и Европейского союза, что будет лишь усиливать международную напряженность.

Во-вторых, придется в той или иной форме обеспечить эмансипацию акторов, вовлеченных в локальные противостояния. На первый взгляд, налаживание отношений нетехнического характера с участниками конфликтов может показаться нарушением принципов беспристрастности и нейтральности. Представляется, однако, что предоставление участникам конфликта той или иной формы дипломатической легитимности во многих случаях обеспечит силам ООН на местах защиту и безопасность; если в случае конфликтов между государствами их дипломатическое признание не препятствует попыткам урегулирования, то и легальное взаимодействие с негосударственными акторами не должно оказывать негативное воздействие на миротворческие усилия. Возможный способ предоставления этой ограниченной легитимности – формирование специального органа при Секретариате или Генеральной Ассамблее ООН (например, «Совета примирения»), в котором свою позицию могли бы доносить негосударственные акторы, вовлеченные в локальные противостояния[IV]. Этот шаг означал бы и признание современных политических реалий – государствоцентричный институциональный дизайн ООН уже не отражает положение в мире, а военизированные политические движения являются не менее важным компонентом существующего мирового порядка, чем имеющие консультативный статус при Экономическом и Социальном Совете ООН неправительственные организации.

В разделе «Конфликты и нестабильность: эмпирический анализ» было показано, что изменение характера конфликтов ведет к явному росту количества внутренне перемещенных лиц, что свидетельствует не о повышении конфликтности как таковой, а о всё большей уязвимости мирных граждан в условиях военных действий. Это требует изменения подхода к отношениям между комбатантами и некомбатантами в условиях конфликтов. На фоне постоянных и нередко сознательных нарушений международного гуманитарного права больше нельзя имплицитно предполагать его соблюдение негосударственными акторами: повстанческие группировки никаких обязательств на себя не брали, в результате чего надежда на добровольную имплементацию ими норм Женевских конвенций 1949 г. представляется самообманом. Предложенное выше вовлечение негосударственных военизированных структур в те или иные дипломатические механизмы дало бы хотя бы теоретическую возможность включить их в международно-правовое регулирование и принудить их к соблюдению общепризнанных норм ведения войны.

В условиях наметившегося заката исламского фундаментализма международному сообществу придется на практике вернуться к более комплексному пониманию проблем экстремизма, терроризма и конфликтов. Локальные противостояния более нельзя будет понимать как борьбу одного или нескольких акторов против всего цивилизованного мира (а именно так зачастую и воспринимались конфликты между светскими правительствами и радикальными фундаменталистскими группировками). В ближайшие 25 лет имеет смысл вновь переключиться на более традиционный метод анализа – рассмотрение экономических проблем, противоречий между этническими группами и особенностей колониального наследия в конкретных международно-политических регионах.

Обозначенное в работе усложнение локальных конфликтов за счет увеличения количества и типов вовлеченных акторов, вероятно, невозможно преодолеть имплементацией конкретной политической стратегии. В отдельных случаях действительно будет эффективно расширение международного присутствия в зонах конфликтов, однако это решение не должно приобретать универсальный характер.

Спрогнозированное в разделе «Стратегическая стабильность и угроза применения оружия массового уничтожения» устаревание понятия стратегической стабильности неизбежно потребует формирования новых оснований для стабильных отношений между «великими державами». Автор полагает, что к 2045 г. следует отказаться от идей стабилизации МО через балансирование: технологический прогресс и увеличение количества типов стратегических вооружений сделают любое стратегическое равновесие иллюзорным и искусственным. Современные государства не ведут между собой войны не из-за конкретного равновесия в сфере ядерных вооружений, а из-за общего высокого уровня издержек, неизбежно вытекающего из полномасштабной войны, а также из-за качественного изменения политических устремлений государств. Отказ от поддержания симметричного баланса в тех или иных областях военной деятельности позволит сократить военные расходы государств, а основой укрепления международной безопасности должны стать меры доверия и транспарентности, которым следует придать более всеобъемлющий характер вместо того, чтобы сводить их к контролю за военной инфраструктурой. Эти же меры могут помочь минимизировать дестабилизирующее воздействие расширения сферы стратегических вооружений на состояние международной безопасности.

Повышение восприимчивости наиболее развитых стран к военным угрозам со стороны потенциальных ревизионистов создаст необходимость дальнейшего развития невоенных механизмов воздействия. Всё более частое использование государствами «Севера» санкций, эмбарго, экономического давления на фоне возрастающего неприятия применения силовых методов в мировой политике представляется для них неизбежной и единственно верной тактикой, хотя и такое асимметричное сдерживание имеет ограниченную эффективность.

Заключение

В рамках данной работы был представлен комплексный прогноз динамики международной безопасности в период с 2020 г. по 2045 г. Автором были решены все обозначенные во введении задачи, а приведенная научная гипотеза была подкреплена эмпирическими данными и теоретическими суждениями.

 Осуществлена оценка эволюции войн и конфликтов. Показано, что тенденция к усилению негосударственного компонента вооруженных конфликтов будет усиливаться. Выявлен тренд к увеличению количества внутренне перемещенных лиц, который объясняется «локализацией» вооруженных конфликтов и нежеланием негосударственных акторов, участвующих в конфликтах, учитывать и защищать интересы мирных жителей.

Представлен отдельный прогноз развития локальных и региональных конфликтов. Автор с опорой на эмпирические свидетельства обозначил складывание тенденции к сокращению роли религии в политических конфликтах. Подчеркнута угроза усложнения этнонациональных конфликтов в силу увеличения числа вовлеченных в них акторов и повышения их независимости.

Рассмотрены стратегический компонент международной безопасности и место феномена войны в общественной морали. Сформулирована угроза эрозии стратегической стабильности, вызванная появлением новых видов стратегических вооружений. Подчеркнута опасность, вытекающая из минимизации роли фактора военной силы во внешней политике развитых государств.

По результатам анализа автор приводит политические рекомендации. В связи с усложнением обстановки в зонах конфликтов и усилением фактора неопределенности предлагается укрепить Организацию Объединенных Наций за счет создания постоянно действующих сил быстрого реагирования. Автор также рекомендует сформировать специальный орган при Секретариате или Генеральной Ассамблее ООН («Совет примирения»), к участию в котором приглашались бы негосударственные акторы, вовлеченные в вооруженные конфликты. Это позволило бы включить их в дипломатические взаимодействия, а также придать им ограниченную субъектность, в частности, в контексте международного гуманитарного права.

В условиях ослабления религиозно-фундаменталистского компонента вооруженных конфликтов автор предлагает международному сообществу вернуться к более комплексному пониманию локальных и региональных противоречий с учетом этнонациональных и экономических факторов, отказавшись от разделения участников конфликтов на «черное» и «белое».

Так как стратегическая составляющая международной безопасности усложняется, а конкретное соотношение уровней вооружений едва ли влияет на стратегическую стабильность, автор рекомендует отказаться от поддержания симметричного баланса стратегических вооружений, которое в новых условиях представляется иллюзорным и практически невозможным на практике. Предлагается сделать акцент на имплементации мер доверия и повышении транспарентности.

На фоне формирования негативного отношения как общества, так и политических кругов к применению вооруженного насилия в международной политике, автор рекомендует государствам «Севера» и дальше развивать невоенные методы давления, включая санкционные инструменты и меры экономического воздействия, которые сделали бы возможным асимметричное сдерживание угроз военного характера, проистекающих от потенциальных государств-ревизионистов.

В целом, сформулированный автором прогноз эволюции феномена войны и состояния международной безопасности можно назвать позитивным. При рассмотрении наиболее существенных угроз миру и стабильности в более широком контексте доминирующие в политическом дискурсе проблемы приобретают иной характер. Нарушение стратегической стабильности представляет собой экзистенциальную угрозу лишь в довольно узкой парадигме контроля над вооружениями; фундаменталистский терроризм оказывается во многом контекстуальным проявлением экономических и этнонациональных противоречий, а реальное значение при долгосрочном прогнозировании эволюции международной безопасности приобретают в первую очередь долгосрочные тенденции, не зависящие от политической конъюнктуры.